Владислав Крапивин - Валькины друзья и паруса [с иллюстрациями]
Валька вернулся к Бригантине. Надо было идти стричься, но он вернулся к витрине с нарисованным парусником, потому что тот берёг в себе какую-то загадку.
«Надо смотреть внимательней», — сказал себе Валька. Но сосредоточиться не мог. Потому что думал сразу и о парусах, и о малыше Новосёлове, который так и просился в альбом, и об Оксане Николаевне. Здорово получилось: шёл с учительницей, а говорил о таких вещах, о которых обычно говорят с мальчишками. Словно Валька и не ученик её, а просто хороший знакомый. Или младший брат. Как её Серёжка…
Этому Серёжке, конечно, совсем неважно, что его сестра учительница, и он зовет её просто Оксана и швыряет в неё снежки, когда они вместе идут на каток, и дурачится с ней. Так же, как Валька с Ларисой, когда она приезжает на каникулы.
Лариса поёт Вальке хорошие песни о людях, идущих через тайгу, о кострах и звёздах. Песни негромкие и чуть-чуть печальные, но смелые. А Серёжке сестра, наверно, читает стихи. Хорошие стихи. Сразу запоминаются.
Рухнула плотина —
И выходят в бой
Блузы из сатина
В синьке грозовой.
— «В синьке грозовой…» — сказал Валька, пристально глядя на картину, и увидел вдруг, что за парусником, на горизонте, встаёт грозовая синева. На море и на небо легла тревожная тень совсем недалёкого шторма.
Соединение слов и краски сделало удивительную вещь. Вальке показалось, что картина качнулась ему навстречу.
Он увидел, что написана она вовсе даже не плохо.
Просто художник не знал, какие бывают бригантины, и выбрал парусную развалину, старое пиратское корыто. И он здорово изобразил неуклюжесть и скрипучесть этого корыта, шероховатость облупившихся бортов и тяжёлую силу вздувшейся парусины.
Но ещё лучше получились волны. Невысокие, пологие, они шли от горизонта прямо на Вальку. Это была зыбь, широкие водяные складки. Одной стороной они отражали ещё светлое небо, а другой, обращённой к горизонту, — темноту шторма. Темнота была пробита неяркими бликами крутой и мелкой ряби, покрывавшей волны. В этом чередовании светлых и сумрачных полос заключалась главная загадка картины: казалось, что волны движутся, обгоняя и раскачивая неторопливую парусную громаду.
И Валька понял, что ему отчаянно хочется взяться за карандаш или кисть. Нарисовать корабль на оживших волнах. Свой корабль. Стремительный и лёгкий, настоящую бригантину. Это было желание радостное, как ожидание праздника. И Валька знал, что оно уже не исчезнет.
Оно не исчезло.
День был длинный, искристый, шумный. И весь этот день Вальку не покидала беспокойная, самая главная радость. Иногда он даже забывал, откуда эта радость, но где-нибудь на лыжном спуске вдруг снова, мгновенно и ярко, вспоминалось: А волны! А бригантина! И снег был ослепительно чистый, как громадный лист альбома, открытого для удивительных рисунков.
А потом пришёл вечер с огнями, синевой и зеленоватым тонким месяцем среди чёрных антенн. Валька последний раз съехал с бугра и обессиленно бухнулся в снег.
Сашка Бестужев не сумел затормозить и налетел на него. Свалился, потерял очки и рукавицу.
— Не мог ты брякнуться в стороне? — спросил он, шаря в снегу. — Бесишься, как перед каникулами…
— Весело…
Сашка вытянул из снега очки, сунул их в карман, успокоился и произнёс:
— Нечего радоваться. Завтра понедельник, а не воскресенье.
— Подумаешь, понедельник, — отмахнулся Валька и хотел промолчать, но не смог. — Вот если бы ты новую комету открыл, ты бы радовался?
— А-а… — сказал понимающий Сашка и больше не спрашивал. Наверно, стал думать о своей комете.
А Валька пошёл домой, кое-как разделся и, будто подрубленный, грохнулся в кровать.
Но он уснул не сразу.
Сначала он просто закрыл глаза и вызвал свои корабли. Он устроил смотр всему флоту.
Ближе всех от берега шли маленькие парусники: одномачтовые шлюпы, полуторамачтовые йолы и кечи. Чуть подальше скользили лёгкие шхуны. Потом — бригантины и бриги, большие трёхмачтовые шхуны и баркентины. А далеко-далеко, почти у самого горизонта, громадные, как облака, двигались трёх-, четырёх- и пятимачтовые барки и фрегаты.
Обгоняя эскадру за эскадрой, проносились узкие клипера с невесомыми грудами удивительно белых парусов…
И вдруг из этого бесшумного хоровода вырвался и пошёл прямо на Вальку двухмачтовый парусник с высоко вскинутым бушпритом. Круто накренившись, он почти чертил волны длинным гиком грот-мачты.
«Вот она, моя бригантина», — подумал Валька. Но это была марсельная шхуна, потому что, кроме прямых парусов, она несла на фок-мачте косой гафельный парус.
Пологие волны шли к берегу, чередуя полосы света и тени. Сны уже наслаивались друг на друга, как прозрачные рисунки. Сквозь корабли Валька вдруг увидел маленького Игоря Новосёлова, который держал целый букет эскимо и сосредоточенно думал, с какого начать.
«Не получил ещё ангину?» — спросил Валька.
Новосёлов заулыбался и протянул ему все порции. Но Валька не успел отказаться от щедрого подарка. Заснул.
Паруса. Валькины альбомы
В среду после пятого урока Зинка Лагутина сказала:
— Бегунов, а я что-то знаю… — и хихикнула.
— Что ты знаешь? — поинтересовался Валька. Не терпел он Зинкину привычку загадочно хихикать и делать из пустяков тайны.
— Знаю, — сказала Зинка. — Ты сегодня опять сбежишь с репетиции.
— А Волга? — мстительно спросил Валька.
Она захлопала глазами.
— Что Волга?
— Впадает в Каспийское море? А дважды два — четыре? А колёса — круглые?
Зинка подумала и сказала:
— Не остроумно.
Валька сердито давил коленом и старался застегнуть набитый портфель.
— Анна Борисовна говорила, что если кто-нибудь на хор не будет ходить, она у того родителей вызовет, — сообщила Зинка.
— Она это каждый день говорит, — сквозь зубы ответил Валька и приналёг на портфель.
Зинка опять хихикнула.
— Она говорит, что сама будет следить, чтобы никто не убежал с репетиции.
— Убегают из тюрьмы, — сказал Валька и щёлкнул замком.
Зинка взглянула как-то сразу удивлённо и хитро. И быстро проговорила:
— Ой, Бегунов, ой, какой ты…
— Какой?
Но Зинка уже шла к своей парте и, не обернувшись, покрутила над плечом растопыренной ладонью: такой, мол, странный…
Валька молча подхватил портфель. Зинка сказала:
— Я на хор, наверно, тоже не пойду. Лучше в кино. «Выстрел в тумане». Смотрел?
— Смотрел, — соврал Валька. — Дрянь.
Он вышел в коридор и зорко глянул по сторонам: нет ли завуча? Оставаться на репетицию и разучивать песенки о зимних каникулах совершенно не хотелось. Дома Вальку ждала «Легенда океана».
Он решил назвать так свой парусник. Шхуну, которую хотел нарисовать среди бегущих волн и рваных облаков — предвестников шторма. Шхуну, а не бригантину. Марсельная шхуна лучше бригантины. Её нижний парус на фок — мачте не заслоняет лёгкого и тугого переплетения снастей, и от этого все паруса кажутся приподнятыми и невесомыми. И судно выглядит стройнее.
Валька три дня думал о паруснике и не брался за карандаш. Боялся спугнуть свою «Легенду». Он знал, что так бывает: сядешь за рисунок раньше времени — и первая неудача прогонит радость.
Но сегодня Валька почувствовал: пора. Валька помчался в раздевалку.
И там он увидел Андрюшку.
Андрюшка, уже одетый, стоял у окна и скучал. Заметил Вальку и сдержанно заулыбался.
«Ждал, — понял Валька. — Целый лишний урок ждал».
Они вышли на улицу. Был тёплый бессолнечный день, и на тротуары косо падал снег. Это с далёкой Атлантики пришёл на Урал влажный ветер, прогнал холод и принёс мягкие снегопады.
— Мы уже сделали крепость, — сообщил Андрюшка. — Почти совсем.
— Угу… — сказал Валька.
— Только ты пять зубцов нарисовал на башне, а получилось четыре.
— Можно и четыре, — сказал Валька. Он думал о том, следует ли рисовать шхуну с поставленным форбрамселем. Если близится шторм, брамсель должны убрать. Но без него парусник будет выглядеть гораздо хуже. Исчезнет его стремительность, его наполненность ветром.
«Оставлю», — решил Валька.
В конце концов, если упущено время и шторм подошёл вплотную, верхний парус не убрать даже при желании. Пока не сорвёт его ветер…
— Валька… — сказал Андрюшка. — Знаешь что, Валька? Нарисуй мне костюм…
— Ага…
— Ну Валька! Ты же не слышишь.
— Какой костюм? — Валька поморщился.
— На ёлку. Для утренника. Пиратский…
— Че-го?
— Пиратский костюм, — тихо повторил Андрюшка. — Как в «Острове сокровищ». Морской.
— Зачем?
— Ну для ёлки же, — с нажимом повторил Андрюшка.
— Да нет, зачем пиратский? Андрюшка… — И чуть-чуть Валька не брякнул: «Какой из тебя пират? Как ястреб из цыплёнка». Но не сказал. Только губу прикусил, чтобы не поползла улыбка. Он представил щуплого Андрюшку в широченных сапогах с раструбами, в камзоле с отворотами, в тяжёлых ремнях с громадными пряжками. И пара пистолетов за поясом. И, пожалуй, чёрная повязка на левый глаз… Кар-рамба!
